Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Про - Страница 176

176

— Как вы выжили, Нандо? Столько недель без еды…

Я ответил, что мы питались телами тех, кто не выжил.

— Вы делали то, что должны были делать, — сказал он срывающимся от волнения голосом. — Я так счастлив, что ты вернулся!

Я хотел сказать ему, что все время думал о нем, что его любовь была для меня главной поддержкой. Но об этом можно было поговорить и позже. А сейчас я просто хотел радоваться тому, что мы снова вместе. Это было настоящее счастье, к которому примешивалась и грусть.

В коридоре послышались счастливые возгласы — это приехали родные и близкие моих товарищей. Сестра встала и прикрыла дверь. Нам хотелось остаться только своей семьей. Мы еще не успели привыкнуть к тому, что свершилось чудо и мы снова встретились.

10. Что было потом

На следующий день, 23 декабря, оставшихся восьмерых наших товарищей доставили в Сантьяго, где их поместили в больницу Поста-Сентрале. Хавьера и Роя врачи оставили на обследование, а остальных поселили в отеле «Сан-Кристобаль», где многих ждали родственники. В тот же день нас восьмерых доставили из больницы Сан-Хуан-де-Дьос в Сантьяго. Самых слабых из нас, Альваро и Кохе, отправили в больницу Поста-Сентрале, а мы тоже поселились в «Сан-Кристобале».

В газетах наше возвращение называли «рождественским чудом», многие считали, что нас спас Господь. Новости о нашем спасении разнеслись по всему миру. В отеле с утра до ночи толпились журналисты. Стоило нам выйти, и нас тут же ослепляли вспышки фотоаппаратов, под нос нам совали микрофоны.

В Рождество для нас устроили прием в банкетном зале. Все были исполнены радости и благодарности, многие спасенные и их близкие благодарили Господа за то, что Он не оставил их.

— Я же говорил, что мы вернемся домой к Рождеству, — сказал Карлитос. — Я говорил тебе, Господь нам поможет.

Я радовался и за него, и за всех остальных. Я смотрел на них и думал, что все они, за исключением Хавьера, возвращаются к прежней жизни, к своим родным и близким. Их семьи не пострадали. Они могли обнять своих отцов, матерей, возлюбленных. На этом приеме я понял, как много я потерял. Никогда уже мне не встретить Рождество с мамой и Сюзи. Отец тоже очень страдал, и я понимал, что он никогда не станет прежним. Я чувствовал себя очень одиноким: то, чему так радовались остальные, было для меня началом совершенно новой жизни.

Мы провели в Сантьяго три дня, а потом отец увез нас в курортный городок Винья-дель-Мар. Там мы провели еще три дня — гуляли, загорали. На пляже я чувствовал себя белой вороной — по моей бороде и исхудавшему телу можно было сразу догадаться, что я один из выживших после катастрофы. Стоило мне показаться на людях, меня обступала толпа. Поэтому я далеко от дома не уходил и много времени проводил с отцом.

Он рассказал мне, что в три часа дня 13 октября, как раз в тот момент, когда наш самолет рухнул, он был в Монтевидео, шел в банк по делам. И вдруг остановился как вкопанный.

— До банка оставалось всего несколько шагов, — сказал он, — но я не мог заставить себя дойти до него. Странное было ощущение. У меня защемило сердце, и хотелось только одного — как можно скорее добраться до дома.

За всю свою жизнь отец только несколько раз не вышел на работу, но в тот день он, забыв обо всем, поехал в наш дом в Карраско. Включил телевизор и из новостей узнал, что в Андах пропал уругвайский самолет. Он не знал, что мы были вынуждены провести ночь в Мендосе, и особенно не волновался — думал, что мы уже в Сантьяго. Однако в душе все-таки поселилась тревога.

А через час раздался стук в дверь.

— Это был полковник Хауме, — объяснил отец. Полковник был его другом, служил в военно-воздушных силах. — Он сказал, что машина ждет, он хочет, чтобы я поехал с ним, и отвез меня к себе домой.

Там он рассказал, что пропал именно наш самолет. На следующий день отец вылетел в Сантьяго. Он смотрел из иллюминатора на заснеженные Анды и с ужасом думал о том, что его жена и дети оказались в таких диких и неприступных местах.

— В тот момент я потерял надежду, — признался отец. — Я думал, что уже никогда вас не увижу.

Все следующие недели он не мог ни есть, ни спать. Его не утешали ни молитва, ни общество друзей. Многие из тех, чьи близкие попали в катастрофу, научились надеяться. Некоторые матери собирались вместе и молились за нас. А несколько отцов во главе с отцом Карлитоса организовали собственные поиски: нанимали самолеты и вертолеты, и те облетали места, где, по данным чилийских властей, мог упасть наш самолет. Мой отец давал деньги на поиски, хоть и считал это пустой тратой времени.

— Когда самолет падает в Андах, найти его невозможно, — сказал он. — Я знал, что нам повезет, если мы отыщем хотя бы один обломок.

Душевное состояние отца резко ухудшалось. Он стал очень замкнутым, часами сидел в одиночестве или бесцельно бродил по улицам с моим псом Джимми.

— Твоя мать была моей опорой, — сказал он. — Без нее я чувствовал себя совсем потерянным.

Как-то раз вечером он оказался на Плаца-Матриц — старинной площади Монтевидео. Перед ним высился собор Метрополитана, построенный в 1740 году. Отец был человеком нерелигиозным, но его потянуло в церковь. Он опустился на колени и стал молиться. В какой-то момент он посмотрел на часы и понял, что бродил по городу десять часов. Отец испугался, что сходит с ума, и, выйдя из церкви, отправился домой.

— Я сказал себе: «Я должен все изменить», — рассказал он.

И, словно он мог облегчить душевную боль, порвав все связи с прошлым, он стал избавляться от всего, что у него было. Он продал свой обожаемый «мерседес» и «ровер» мамы. Выставил на продажу квартиру в Пунта-дель-Эста и собрался продать наш дом в Карраско. Он даже хотел продать свое дело, но Грациэле с Хуаном удалось его отговорить.

176