Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Про - Страница 147

147

Я выглянул в иллюминатор. Сквозь просветы в облаках я видел горы и ослепительно белый снег. Крыло самолета было всего метрах в десяти от горного склона. Несколько мгновений я смотрел вниз, не веря собственным глазам, потом завизжали моторы — пилоты пытались набрать высоту. Фюзеляж так сильно вибрировал, что мне казалось, он вот-вот разлетится на куски. Мама и сестра обернулись ко мне. Наши взгляды встретились, и тут самолет затрясло. Послышался лязг металла. И вдруг я увидел над собой небо. Лицо обдало ледяным холодом, но сообразить, что происходит, я не успел — все случилось в одно мгновение.

Какая-то невероятная сила сорвала меня с места и швырнула во тьму и тишину.

2. Самое дорогое

— Нандо, пить хочешь?

Надо мной наклонился мой товарищ по команде Густаво Зербино и прижал к моим губам комок снега. Снег был холодный, и, когда я сделал глоток, мне обожгло горло, но меня так измучила жажда, что я глотал кусок за куском и просил еще. Прошло несколько часов, как я пришел в себя. Сознание мое прояснилось, и я сразу подумал о маме и сестре.

— Где они? Где моя мама и Сюзи? — спросил я у Густаво. — Что с ними?

— Тебе нужно отдохнуть, — невозмутимо сказал Густаво. — Ты еще очень слаб.

Он отошел от меня, и остальные тоже держались поодаль. Снова и снова я умолял их рассказать о моих маме и сестре, но голос мой был еще очень слаб, и они делали вид, что не слышат меня.

Я дрожал от холода и мечтал увидеть ласковую улыбку мамы, хотел, чтобы она обняла меня и сказала, что все будет хорошо. Я очень тосковал по ней, и это было хуже холода, тяжелее боли.

Когда ко мне подошел Густаво с очередным комком снега, я схватил его за рукав.

— Густаво, где они? Скажи, умоляю…

Густаво заглянул мне в глаза и решил, что я готов выслушать ответ.

— Держись, Нандо, — сказал он. — Твоя мать погибла.

Меня охватил ужас, мне показалось, что я сойду с ума, но тут в моих ушах раздался далекий голос, который произнес: «Не плачь. Со слезами из тела уходит соль. Соль тебе нужна, чтобы выжить».

Меня поразила простота этих слов, поразила невозмутимость этого голоса. Как это — не плакать? О матери не плакать?

«Не плачь», — повторил голос.

— Это еще не все, — сказал Густаво. — Панчито тоже мертв. И Гвидо. И многие другие.

Я изумленно покачал головой. Как это могло случиться? К горлу подступили рыдания, но тут опять раздался голос: «Их всех нет. Они все — часть твоей прошлой жизни. Не трать силы на то, чего не можешь изменить. Смотри вперед. Сохраняй ясность мысли. Ты выживешь».

И тут я вспомнил про сестру и, помимо своей воли, подчинился голосу. Тоска по маме и друзьям ушла в прошлое, и я думал только об одном — о сестре. Собравшись с духом, я спросил:

— Густаво, где Сюзи?

— Она там, — показал он в дальний угол салона. — Она в тяжелом состоянии.

И тут я забыл о собственной боли, мной овладело одно желание — оказаться рядом с сестрой. Я поднялся и попытался сделать несколько шагов, но боль в голове была такой невыносимой, что я рухнул на пол. Отдышавшись, я пополз к сестре. На полу валялись пластиковые стаканы, книги, журналы, колода карт. Все поломанные сиденья были свалены в кучу у кабины летчиков, а по обеим сторонам прохода валялись искореженные металлические рамы, на которых они прежде держались. И я попытался представить, какая страшная сила сорвала сиденья с места.

Сантиметр за сантиметром я приближался к Сюзи, но силы скоро кончились. Я уронил голову на пол, хотел полежать и отдохнуть, но тут чьи-то руки подняли меня и понесли меня в хвост самолета, туда, где лежала Сюзи. На первый взгляд она не очень пострадала. Волосы были аккуратно зачесаны назад. Друзья уложили меня рядом с ней. Я обнял ее и прошептал:

— Сюзи, я здесь. Я твой брат, Нандо.

Она повернулась и посмотрела в мою сторону, но взгляд у нее был рассеянный, и, похоже, меня она не видела. Она попыталась пододвинуться ко мне поближе, потом застонала от боли. Я обнял ее руками и ногами — чтобы согреть. Так я пролежал несколько часов. Время от времени она стонала или вскрикивала. И звала маму.

— Мамочка, — плакала она, — мне холодно. Мамочка, я хочу домой!

Ее слова пронзали мне сердце. Сюзи была маминой любимицей. У них был схожий характер, ласковый и спокойный, они понимали друг друга с полуслова и никогда не ссорились. Они целыми часами хлопотали вместе на кухне, ходили на прогулки, просто разговаривали. По-моему, сестра рассказывала маме абсолютно все.

Когда мы с Сюзи были маленькими, то больше всего любили играть друг с другом. А когда подросли, она делилась со мной секретами, рассказывала, о чем мечтает, чего боится. Помню, ей казалось, что она слишком толстая. На самом деле у нее была крепкая фигура — как у пловчихи или гимнастки. Но я видел, как прекрасны ее янтарные глаза, какая у нее нежная кожа, милое лицо. Как мне было убедить ее, что она — настоящее сокровище? Моя сестренка Сюзи с рождения стала самым дорогим для меня существом, и я знал, что всегда буду ее оберегать.

И вот теперь я обнимал ее и понимал, что ничем не могу ей помочь. Я бы отдал жизнь за то, чтобы ее страдания кончились и она попала домой, к отцу.

Отец! В сумятице всего, что навалилось на меня, я и не вспомнил о нем. А ведь ему, наверное, было безумно тяжело. Печальная новость должна была дойти до него три дня назад, и все это время он жил, думая, что потерял нас всех. Я понимал, что он не станет тешить себя ложными надеждами. Разве можно выжить в авиакатастрофе, если самолет рухнул в Андах? Да еще в такое время года? Нет, это невозможно. Я представлял себе, как он ворочается без сна, думая о нас. Он так много трудился, чтобы наладить нашу жизнь, чтобы обеспечить наше счастье. И теперь он столкнулся с жестокой правдой: он ничем не мог нам помочь. От сострадания к нему у меня разрывалось сердце. Я не мог привыкнуть к мысли о том, что он считает нас погибшими. Мне безумно хотелось оказаться с ним рядом, сказать, что мы с сестрой живы.

147